Громов. Хозяин теней. 5 [СИ] - Екатерина Насута

— Умница! — Светочка прямо расцветает, а волна исходящего от неё тепла, летнего, мягкого, окутывает, снимая остатки раздражения.

Всё-таки она чудо.

И плевать, что наивное, напрочь бестолковое и вообще свалилось тут на голову, но… может, чудесам такими и положено быть.

— Я говорила Танечке, что просто надо немного позаниматься и всё получится. А теперь запишите решение и перейдём к чистописанию.

Так, если что-то я ненавижу больше местной арифметики, так это треклятое чистописание. Тут ручек нет! Нормальных, мать вашу, шариковых ручек! А есть вечные перья, которые палочки с тонким стальным наконечником. И его надобно в чернильницу макать.

А потом писать.

Причём не лишь бы как, но красиво.

— Поработаем немного над грамматикой… — Светочка поёт, что легендарная птица-гамаюн, а я стискиваю зубы, чтобы не заорать от бессилия.

Чернила с палочки скатываются, норовя расползтись по рыхловатой бумаге кляксами. И буквы получаются кривыми, потому что это перо то пишет и жирно, то не пишет. Я уже и так наклонял, и этак. А оно вот… с грамматикой тоже.

Я и дома-то не был грамотеем. Сперва всем было плевать, как я там пишу и запятые расставляю, а после уже, как стал превращаться в достойного члена общества, то обзавёлся секретарём, которая и возилась, что со словами, что с запятыми, что с прочею ерундой. Вот только тут, стоило заикнуться, что оно мне вообще не упало, Татьяна даже растерялась сперва. А потом сказала:

— Тебе придётся писать письма самому. Например, к супруге вот. Мне, если вдруг мы когда-нибудь расстанемся… друзьям, знакомым. Партнёрам, опять же. Далеко не все можно продиктовать.

Ну да, а кривобокая писанина, которая как курица лапой, это… в общем, не по местным понятиям. Нет, я понимаю, что надо. Только от понимания легче не становится.

— К тому же в гимназии придётся писать довольно много. А порой и быстро. Поэтому, если не хочешь, чтобы тебя оставляли после занятий, нужно тренироваться.

Гимназия.

Ещё один мрачный призрак моего светлого будущего, который маячит где-то там, вдалеке. Хотя не так уж и вдалеке. Это я привык просто, что учёба начинается с первого сентября, а тут вот иначе. Тут с первого августа, чтоб её…

Садизм какой-то.

А поскольку начинались каникулы с первого июля, то садизм вдвойне.[14] Это нам ещё повезло, что нас зачислили в конце прошлого года и, как говориться, «на будущий». Мол, аккурат за лето поздоровеем, сил наберемся.

И подтянем знания, которые во время экзамена сочли, мягко говоря, неудовлетворительными. Нет, с математикой я худо-бедно справился, всё же и вычитать, и складывать, не говоря уже о таблице умножения, я могу. Но остальное категорически неудовлетворительно.

Вот и тянем, чтоб стало, если не хорошо, то всяко удовлетворительно.

Я мрачно поднял перо, глядя, как стекает с него чернильная капля. И бухается в чернильницу же. Пара клякс уже сидели на листе, и стоило признать, что проблема есть.

Большая такая проблема.

Огромная даже.

Но…

— Вот, — Светлана убрала учебник с арифметикой, чтобы вытащить другой. И раскрыв на закладке, подвинула к нам с Метелькою. — Перепишите этот текст. И постарайтесь аккуратно. Я в вас верю.

А сама поднялась.

Я подавил тягостный вздох. Метелька не подавил. Ещё и сгорбился, голову в плечи втягивая, явно гранитом науки придавленный.

— Сав… — тихо сказал он, когда Светочка вышла. — А может, ну его? Ну… ладно ты, ты и вправду вон Громов…

— Уже нет.

— Пока нет, — поправил Метелька. — А после будешь. Барам положено, чтоб грамотные. А мне оно на кой?

По его тетради раскинулось целое созвездие клякс. И главное, вроде всё лишнее в чернильницу стекло, но стоило кончику пера коснуться бумаги, как на ней появилась жирная лиловая точка.

— Ты мне кто? Соратник и сподвижник, — я поспешно ткнул в точку куском промокашки. — Так что давай… сподвигивай. И вообще, Метелька. Мы с тобой от террористов отбивались. С тварью сражались. На мёрзлых болотах выживали. Трупы вон прятали…

С пера Метельки сорвалась жирная капля, закрыв собой половину свежевыведенного слова.

— Так то труппы, а то — грамматика, — резонно произнёс он. — Я бы, честно, лучше трупы…

И вот это уже ненормально.

— Я бы тоже, — признаюсь ему, пытаясь половчее ухватиться за скользкую деревяшку.

Ладно… что там в упражнении… ясно солнышко… солнышко в окошко светит, намекая, что свободных дней осталось не так и много. И что использовать бы их с умом.

— Не хочу я в гимназию, — ворчит Метелька, старательно выводя слова. Он и язык вон высунул от старания, и голову склонил, а буквы всё одно получались кривоватыми. Одна больше, другая меньше. То вверх над строкой поднимаются, то вниз.

— И я не хочу.

Три дня как вернулись, а ощущение такое, будто и не было этой поездки.

И ничего-то, что в ней произошло, тоже не было.

Мишка тогда сказал, что ему надо кое-что проверить, убедиться, что человек, который нам поможет, в принципе жив, а потому пока не стоит спешить и вмешивать в наши дела жандармерию. Небось, если тела там год лежали, то пусть ещё пару тройку дней полежат. Они поймут.

На том и всё и встало.

Нет, я понимаю, что время такое вот.

Неспешное.

Но всё равно… или это тело? Тело торопится. Требует вытряхнуть из Мишки информацию, полететь, узнать, выявить… что? И как? А рука медленно движется, выводя букву за буквой.

Я себя контролирую.

Ну, хотелось бы так думать. И тоже вот, писать пишу, а в голове мысли скачут зайцами, финты выдают, один другого диковинней. Что можно пробраться тайком в университет, где папенька учился. В архивы или где там хранятся данные?

И выяснить всё.

И тут же головой, взрослой уже, понимаешь, что проникнуть будет не так и просто, что университет наверняка защищён, да и отыскать в настоящих бумажных архивах нужную информацию куда сложнее. Тут нет графы поиска и фильтры не поставишь.

И что терпение — это добродетель. Правда, какая-то не очень моя.

— Нет, — Метелька зашипел, когда плюхнулась очередная капля. — Я так-то… понимаю, ну, что надо учиться. Просто вот… в гимназии ж. Там… сложно… а я криворукий.

— Как и я.

— Ну да… а мы ж